В память о прошлом Земли, Лю Цысинь, тогда ещё трилогия, 2006-2010

https://fantlab.ru/work602239?sort=date#r...

*** «Болезненное дежавю»

Чтение «В память о прошлом Земли» вызывает странное, тревожащее чувство. Ты словно раскалываешься надвое, одновременно осознавая чужеродность текста из Поднебесной и чувствуя его необъяснимую близость. Оттого ли это, что китайская Великая пролетарская культурная революция 1966-1976-го годов, с кровавых сцен которой открывается цикл, до боли напоминает события нашей не столь отдалённой истории? Оттого ли, что русскоязычный перевод трилогии сделан с её американской локализации? Оттого ли, что Лю Цысинь (1963-го года рождения) вырос на тех же произведениях западной и советской фантастики, что и мы? А может быть, причиной всему глобализация, и каждый читатель вне зависимости от нации будет обречён терзаться этой двойственностью?..

Лишь после прочтения всех трёх книг романа начинаешь догадываться о той работе, что проделал автор для создания эффекта «болезненного дежавю» именно у западного (или прозападного) читателя. Казалось бы, смысл – если не содержание – каждой из них, как и всего цикла, закодирован уже в заглавии, но кто из представителей европейской культуры всерьёз верит в предопределение? Нам всегда надо сначала побороться с фатумом, и «В память о прошлом Земли» будто бы предоставляет такую возможность. А что на самом деле? «Задача трёх тел» вводит в игру, завлекает, оперируя привычными категориями и облекая их в знакомые нам формы: коммунистическая революция, торжество практической науки, поиск внеземных братьев по разуму (и даже идеологии), долгожданный контакт с такой цивилизацией, обрётшая статус мировой религии глобальная сетевая компьютерная игра, триллер и детектив. «Тёмный лес» рисует футурологическую картину человечества, сплотившегося в борьбе против инопланетных захватчиков в лучших традициях космооперы, но образ испуганного ребёнка, внезапно осознавшего беспощадность окружающего мира и собственную смертность, меняет восприятие этого «героического полотна». «Вечная жизнь Смерти», с самого начала передав эстафетную палочку повествования женскому и восточному видению ситуации, окончательно выводит читателя из зоны комфорта и затягивает в пучину ориентального фатализма.

*** Ловля читателя на блесну

«В память о прошлом Земли» – это, безусловно, фантастика, но так ли уж она научна? Текст поначалу прямо-таки пестрит специальной терминологией, часто он словно намеренно перегружен ею и популярными изложениями тех или иных теорий, но вскоре «выдыхается», и во второй и третьей книгах акцент смещается на социум и философию соответственно. Обратите внимание: Лю Цысинь преимущественно использует «открытия» и «технологии будущего», уже хорошо освоенные американской и советской фантастикой начиная примерно с середины 20-го века. Это борьба со скоростью света, космические паруса, нанотехнологии, беспроводная передача бытового электричества, информационные поля-экраны, индивидуальные «летающие самокаты», гибернация, искусственные спутники-поселения у газовых планет-гигантов, первые проникновения в смежные много- и маломерные измерения пространства и тому подобные штампы. В романе они даже объяснены на опережение диверсией пришельцев, «заморозивших» земную науку. Пожалуй, несколько выделяется на общем фоне более вольное, нежели раньше, обращение со звёздами и чёрными дырами, некоторые дополнения и другие мелочи, но в целом это ничего не меняет. Далее, сама ситуация вмешательства высшей недоброжелательной силы в земную науку отнюдь не нова, её, к примеру, использовали Аркадий и Борис Стругацкие в повести «За миллиард лет до конца света» 1976-го года. Компьютерная реальность как виртуальный полигон для социологических и научных исследований есть у Кодзи Судзуки в серии романов «Звонок» 1991-1999-х годов, а прогнозирование возможных путей развития религии – у Дэна Симмонса в цикле «Песни Гипериона», написанного с 1989-го по 1999-й годы. Наконец, Роберт Шекли и двуликий Генри Лайон Олди уже подарили читателям великое множество «безумных» миров. Продолжать в этом духе можно очень, очень долго, но зачем? Создаётся впечатление, что Sci-Fi здесь такая же декорация, как триллер и детектив, а внимание самого автора сосредоточено на чём-то другом. Быть может, это «что-то» можно назвать социальной фантастикой?

Общество будущего в изображении Лю Цысиня отличается от подобных моделей других фантастов прежде всего своим «пластичным непостоянством». Его можно сравнить с растительным миром, зависимым от почвы, воды, ветра, солнца и многих других факторов. Чуть только нарушится баланс в сторону любого из элементов, как вся эта трава, кусты и даже деревья тут же изменятся, подстроившись к новым условиям существования. Любопытно, что одной из форм для городов будущего автор выбрал именно «лес» из «деревьев», в котором «листья» – это отдельные здания, а «стволы» и «ветви» выполняют несущую и коммуникационную функции. Данная «гуттаперчевая» особенность общества проявляется во всём: в политике и законодательстве, отношении к «культу личности», видах религиозного или атеистического мировоззрения, морально-этических принципах, полоролевом поведении и внешности, образе жизни и просто моде. Что показательно, почти любые изменения преподносятся спокойно, не как отклонение от некой «нормы», и совершенно без желания эпатировать читателя, и это заметно прежде всего по восприятию следующих поколений персонажами, так или иначе продлевающими своё существование во времени. Неоднократно подчёркивается, что все происходящие с человечеством метаморфозы – отнюдь не результат эволюции, не развитие по заданной «генетически» или идеологически программе, не «взросление» общества как всякого живого и растущего организма, а именно приспособление человеческой популяции к постоянно меняющейся жизни. Увы, вся новизна темы и интерес автора к её изучению этим и исчерпывается. Тоталитаризм цивилизации Трисоляриса, всё повторяющийся психологический ребус из серии «Жизни на всех не хватит», прочие приспособленческие колебания, происходящие с людьми на Земле и в космосе, перечисляются и описываются, но не становятся ни объектом пристального исследования (или даже особого внимания), ни фоном для напряжённого или динамичного действия. Ни о какой утопии или антиутопии речи здесь и подавно вестись не может. Заявленная было «космическая социология» вообще оказалась настолько фантастической дисциплиной, что ушла лишь немногим дальше простого поименования.

*** Серп Кроноса

Мы привыкли читать книги европейских авторов, очарованных, испуганных или неопределённо поражённых экзотикой «загадочного Востока», но в случае с Лю Цысинем нельзя сказать, что он, увлёкшись не менее загадочным для Китая Западом, зеркально их повторяет. Действительно, в цикле упоминается огромное количество знаковых имён западной культуры: Исаак Ньютон, Николай Коперник, Альберт Эйнштейн, Винсент Ван Гог, Леонардо да Винчи, Иван Тургенев… Но обратите внимание: как и в случае с научной терминологией, «основной удар» опять приходится на первую книгу, а до третьей дотягивают лишь действительно важные автору в контексте его произведения артефакты: будто учащая общаться без слов «Мона Лиза», неожиданно оказавшаяся реалистичной и даже реалистически написанной «Звёздная ночь», малоизвестное стихотворение в прозе «Порог» от создателя романа «Отцы и дети», исследователя феномена «нового человека» и нашего соотечественника, и немногие другие. Рискну предположить, что Лю Цысинь сравнивает на примере одного события, имеющего общечеловеческое значение – вторжения извне – традиционные западную и восточную культуры, противопоставляет их методы и отношение к жизни вообще. Приключенческая и даже социальная составляющие постепенно уходят на второй план, забываются, наконец-то уступая дорогу тому, ради чего всё, собственно, и затевалось – экзистенциальной проблематике и фантастике философской.

Не возьмусь утверждать, что верно понял авторские посыл и замысел, но у меня после прочтения «В память о прошлом Земли» возник целый ряд вопросов, и вот лишь некоторые из них. Способна ли на продолжение себя в достаточно далёкое будущее цивилизация Запада, начавшаяся с оскопления отца сыном в греческих мифах? Почему конфликт поколений у нас выражен настолько остро, что даже дикарские методы Кроноса и Зевса представляются гуманнее и прогрессивнее совсем уж скотского пожирания собственного потомства? Откуда у нас эта невозможность одновременного мирного сосуществования хотя бы двух поколений и нежелание «дать дорогу молодым»? Способна ли на самозащиту при встрече с равным или превосходящим по силе противником, на выживание вне зоны комфорта цивилизация, отказавшаяся от этой первобытной жестокости и утратившая вместе с ней варварскую жизненную энергию, скорость реакции и саму волю к жизни? Повлиял ли этот отказ на так называемые «стихийные первоэлементы», в разных пропорциях составляющие полноценные личность и общество? Не выродились ли из-за него изначальные мужское и женское начала, полностью утратив доли Огня и Земли? Способен ли породить хоть что-нибудь союз оставшихся Воздуха и Воды? Почему даже в цивилизованном и считающем себя гуманным обществе ставших действительно взрослыми и посмевших проявить свою самостоятельность сыновей до сих пор убивают? Почему ради того, чтобы остаться жить вместе с родителями, сыновьям приходится либо навсегда оставаться послушными великовозрастными детьми, не способными на инициативу, либо вовсе ритуально оскоплять себя, приобретая взамен черты столь приятной глазу, изощрённой в общении и утончённой в манерах феминности?..

*** Зеркало Лао-цзы

В свете учения Лао-цзы «болезненное дежавю», или «когнитивный раскол» сознания западного читателя перестаёт существовать, а трилогия «В память о прошлом Земли» начинает приоткрывать свои глубинные смыслы. Вероятнее всего, в Китайской Народной Республике, на родине Лю Цысиня, следует считать объектом воздействия не западного, а прозападного читателя, а также предполагать несколько иное воздействие «возвращения к даосизму» на публику, но отрицание наличия этой философии в произведении представляется мне бессмысленным. Не предлагая познать Дао или понять сущность Дэ, хочу напомнить о принципе «недеяния», или, скорее, «деяния без борьбы», которым, к примеру, столь совершенно владел главнокомандующий русской армией во время Отечественной войны 1812-го года М. И. Кутузов в романе «Война и мир» Л. Н. Толстого. Имеется в виду такое «ничегонеделание», которое на самом деле является тем внешне беспричинным, спонтанным действием, что видом, временем проявления и мерой своего воздействия максимально точно соответствует внутренней гармонии вселенной и самого человека, не нарушая их равновесия и, тем не менее, позволяет достичь этому человеку его цель кратчайшим путём. Принцип «деяния», или «деяния наперекор», соответственно, означает стремление достичь желаемое, основываясь на исчерпывающем знании, долгосрочном подробном планировании и точном расчёте, добиваясь своего любыми средствами, преодолевая все преграды и не оглядываясь на последствия, причём, как правило, действует разрушительно на окружающий мир и самого человека, а цель по достижении не всегда или не навсегда совпадает с действительно желаемым. Мне кажется, что именно противопоставление Запада-как-деяния и Востока-как-недеяния составляет суть основного конфликта трилогии, который, к тому же, так и не получает разрешения в сюжете, оставаясь в устойчивом равновесном состоянии и к финалу последней книги.

В присутствии «Старого младенца» Лао-цзы становятся понятнее многие до того неясные моменты и неожиданные повороты сюжета, в том числе пропущенные в качестве факультативных и прочитанные «по диагонали» как неинтересные или чуждые. Приобретают смысл, казалось бы, совершенно лишние описания репрессий научной интеллигенции Китая, в частности, сцена публичной пытки-унижения до последнего отстаивающих теоретические физические постулаты учёных и преподавателей. Жизнь Е Вэньцзе, конкретно её сопротивление переменам, месть за отца и последующее прозрение, частично переданное позднее одному из «отвернувшихся», начинает восприниматься эпиграфом ко всему циклу. Сама национально-политическая принадлежность «отвернувшихся» (Америка, Венесуэла, Британия, Евросоюз и Китай), их действия и судьбы были более чем аллегоричны и до того, сейчас же показали своё истинное место в сюжетной схеме и системе образов. Действия Чэн Синь и Ло Цзи (не слишком далеко от «Лао-цзы» на взгляд русского) перестают быть неожиданными, их наивные поступки получают фундаментальное философское основание, а удача – системное обоснование.

*** И снова монолог Гамлета

Действительно ли в цикле присутствует социально-философский конфликт-противопоставление западного и восточного мировоззрений, не надуман ли он, не привнесён ли извне и позднее, после выхода «В память о прошлом Земли» за границы Китая? Предположим, его не существует. Проблема «привозного» характера возникновения КНР и её аналогичных европейским радикальных изменений традиционного уклада жизни от этого никуда не денется. Это предположение отнимет мораль и счастливую развязку у «сказки-притчи» о злом художнике и маге Остроглазе, преуспевшем в рисовании на западный манер, но не обученном восточному стилю живописи, тем самым лишив уже «Вечную жизнь Смерти» духовного зерна и сюжетообразующего ключа к спасению. Наконец, это оставит без объяснения деление всех значимых персонажей каждой книги трилогии на прозападных, традиционно-восточных (не обязательно китайских) и мятущихся духом между этими полюсами, а также параллельное сюжетное ведение попыток решения этими персонажами очередной проблемы мирового масштаба.

Почему основной конфликт произведения, по моему мнению, остался неразрешённым, «застывшим» в динамическом равновесии наподобие системы Трисоляриса? На это указывает оставленная Чэн Синь в глобуле персональной мини-вселенной искусственно созданная миниатюрная замкнутая экологическая система, которая, в свою очередь, предвосхищается просьбой оставить шарик с рыбкой, поступившей от реликта четырёхмерного пространства. Сколько-то килограммов массы, насильственно изъятых из «вселенского уравнения», которому для сохранения равновесия может быть важен каждый атом! Не слишком ли рискованная прихоть? Истинность «восточного стиля», казалось бы, стала всем очевидна – и вдруг такое граничащее с безумием нежелание класть все яйца в одну корзину. Или это следует понимать как очередной спонтанный импульс даосского «недеяния»? Весь цикл, как один по-разному заданный вопрос, оставленный без ответа, как чьё-то письмо в бутылке, отданное на милость океана.

Опубликовано на странице произведения: https://fantlab.ru/work602239?sort=date#r...